Захочешь проверить любую систему на вшивость – запусти в нее дурачка. «Ходит дурачок по лесу, ищет дурачок…» Ни у одного – даже самого надежного механизма – защита от дурака по-настоящему не работает.
Повесть Геннадия Головина «День рождения покойника» - уморительно смешное и, одновременно, бесконечно, пронзительно грустное произведение.
Как и где подобное можно состыковать – знает лишь автор, а его об этом спросить сегодня, увы, не удастся. Остается лишь оставить традиционные и тщетные попытки разъять радугу, расслабиться и насладиться.
Главный герой повести – молодой раздолбай по имени Василий Пепеляев – как бы выродившийся – под влиянием алкоголя и прочего экологического неблагополучия – потомок отчаянного Васьки пепла из пьесы Максима Горького «На дне». Сей персонаж «внешне был вполне ничего. Ростом, например, хорошо удался. Умел поговорить – без мата, обходительно. А уж если что-нибудь умственное начинал вещать, тут уши на гвоздь вешай – болты болтать мог и час, и два! Но вообще-то не сказать, чтоб он яркий был. Овалом лица походил на лошадь. Глаз имел голубой. В общем – особенно если шляпу с галстуком оденет и слегка выпимши – обыкновенный чертовецкий нескладеха – обалдуй конца двадцатых – начала тридцатых от своего рождения годов». Хорош, правда?
Время действия повести – самый расцвет советского застоя – золотые 80-е. А потому и основная проблематика – не экзистенция одиночества и не угроза ядерной войны, как во всем остальном благополучно загнивающем мире, но вполне конкретная опасность, проистекающая буквально отовсюду в виде всевозможных жидкостей, содержащих этиловый спирт. Многим на память тут же, разумеется, придет поэма «Москва – Петушки» Виктора Ерофеева с ее лирической «Слезой комсомолки». Скажу сразу и категорически, чтобы избежать дальнейших вопросов, смутных предположений и двусмысленных толкований: «ДРП» круче.
В отличие от мильона метафизических терзаний героя «МП», запросы и потребности Василия Пепеляева буквальны и просты: «после долгого в муках хождения между отделами одеколонным и москательным он свою нежность и предпочтение все же отдал последнему. И вполне, надо сказать, справедливо, ибо небесного цвета стеклоочиститель «Блик-2», конечно же, по всем параметрам превосходил хоть и духовитый, но для почек, сказывали, не очень полезный одеколон «Горнорудный»…». Кстати, чуть позже – уже в процессе выбирания подарка для временно любимой им женщины - Василий вновь проигнорирует парфюмерный отдел: «Духи покупать не стал. Что за дикий обычай дамам алкоголь дарить?»
Возможно, все вышесказанное и выше процитированное введет кого-то в заблуждение. Возможно, на месте героя кому-то почудится эдакое скверно пахнущее и дурно выглядящее пугало огородное. Не спешите с выводами. То есть, пугало-то как раз окажется на положенном ему месте, и запах с видом тоже никуда не денутся. Но вот (придержите обоняние) его бесконечное обаяние – его, не побоюсь этого слова, харизма. «Пепеляев возлежал в самом центре райцентра на специально возделанной для этого клумбе. Он был спокоен и дьявольски красив». Однако главные достоинства героя содержатся не во внешности, но в сути.
Наиболее близкий Васе персонаж мировой литературы – карлсон, который живет на крыше. И не в связи с местом жительства – собственная крыша у Васи давно уехала под давлением паров очередного стеклоочистителя. И не из-за наличия в известном месте пропеллера, хотя таковой у Пепеляева – в фигуральном смысле – безусловно, имеется. Просто нескладный, костлявый Вася, как и в меру упитанный стокгольмский мужчина в полном расцвете сил, еще и безумно талантлив. Он ведь не только «болты болтать» горазд, он и стихами – запросто может. Судите сами: «Денег накопил – медведей купил!». Или, вот, еще лучше: «Закончили сенокос! – Приветливо объяснил Иисус Христос». Да и художественной прозы Василий оказался явно не чужд: «Зашумел камыш и деревья загнулись под порывами свирепого мордодуя, стало ясно, что погода никуда не летная. Но несмотря на эту трудность, связанную с погодными условиями, ровно часов около пяти по Фаренгейту мы, то есть белокрылый, свежепокрашенный в краску беж цвет красавец лайнер «Красный партизан», решил отчалить». Гомер и Мелвилл – в одном флаконе «Блика»!
Право же, трудно не согласиться с автором, когда тот утверждает: «Страшно подумать, в какого мыслителя мог бы превратиться Пепеляев, пойди он дальше шестого класса да без бутылки!». Впрочем, не словом и не мыслью единой жив наш герой. Случись ему сегодня участвовать в телепередаче «Битва экстрасенсов» - без труда посрамил бы на обе лопатки всех народных целителей и колдунов. Ведь он, мало того, что «изгнанием, к примеру, чахоточного беса-вируса занимался из грудей молодых туберкулезниц методом рукоположения», так еще и грудного младенца Кирюху от неминучей гибели посредством мужского разговора спас.
Кстати, о младенцах. Всякому Карлсону положен свой Малыш. У Василия Пепеляева тоже был свой молодой падован, оруженосец Кашка и верный Санчо - юный валдайский абориген Николай Николаевич. Примечательна беседа двух персонажей при их знакомстве в зеленой зоне тубсанатория «Свежий воздух»: вырастешь, кем будешь? – Туберкулезником, - застенчиво прошептал мальчик. – Башка варит, - одобрил Василий. – «Свежий воздух», процедуры, танцы… Молодец!»
Невозможно не подпасть под чары такого персонажа и не проникнуться невыносимой невесомостью его отношения к жизни. Вася вообще чрезвычайно лёгок – на подъем, на руку, на помине. К примеру, «работать» в его интерпретации (и сие повторяется не единожды) – звучит не иначе, как «уродоваться». И если кому-то вдруг почудилось, что Вася устарел, сгинул вместе с породившей его эпохой, то вынужден разочаровать: видимо, уважаемый товарищ-господин редко бывает на улицах родного города-поселка, иначе б кука ему с макой, по меткому васиному выражению, а не спокойный променад вдали от памяти народной, которая не злая – просто хорошая, если не феноменальная. И всякий второй из этих бессчетных вась пепеляевых (если не первый), не иначе, как мыслит, глядя на всё, его окружающее безобразие: «Схожу-ка я сейчас за своим любимым огнеметом и пожгу тут у вас все к чертовой матери».
Перечитывая повесть сегодня, полтора десятка лет спустя после первого прочтения, с удивлением поймал себя на том, сколь цепко и свежо засел и сохранился в памяти сюжет. Не говоря уже о том, что отдельные фразы, подобно грибоедовским «чепчикам», прочно укоренились в моем лексиконе, так что, употребляя их в повседневном обиходе, далеко не всегда отдаю себе отчет в том, откуда они, собственно, появились. Это и неизменно оптимистичное: «ничего не будет, окромя всемирного тип-топа!». И брутально категоричное: «Алкоголик? Каленым коленом – вон!». И, наконец, флегмо-философичное: «Обычай такой. Исполком веков»
Невозможно обойти вниманием и любимую васину картину-триптих «Боярыня Морозова убивает блудную красавицу-дочь». Ничего не напоминает? Мне так вот даже очень. Сдается, Виктор Пелевин – не первый, кто придумал глумиться над произведениями классического искусства. А чуть позже у Головина на сцене появляется некий старичок в «белом жеваном пиджакете». И примечателен тут не столько сам престарелый щеголь, сколько предмет его туалета. Кто знает, не есть ли его загадочный «пиджакет» - недалекий предок, скажем, пелевинского «сарифана»?
А сцена ритуальной – напоказ – расправы с початой бутылкой портвейна («Кавказ» подо мною!) - подношения благодарной кирюхиной матери в самом финале повести – не с нее ли списано выливание в цветочный горшок недопитого дорогого вина (дар благодарного Градусова сотоварищи) в самом конце романа «Географ Глобус пропил» Алексея Иванова?
Вообще, читая «ДРП», не раз и не два ловил себя на мысли, что, пожалуй, вся мало-мальски приличная и адекватная современная отечественная проза, так или иначе претендующая на владение шуткой юмора, вышла из «шинели» (или, если хотите, «пиджакета») Геннадия Головина.
И ведь не сказать, чтобы пасквиль какой на советский строй – напротив, будто с нежностью выписано – только от трогательного, щемящего этого чувства почему-то мороз по коже бежит – до того ужасен, непригляден «совок» в исполнении Головина. И до того похоже на то, с чем мы сегодня дело имеем – будто и не переменилось ничего за тридцать лет. Впрочем, участь всякого большого, по-настоящему одаренного писателя – не утрачивать актуальность на стыке эпох. Говорил о смешном, теперь – о грустном. Самое страшное, самое жуткое и, наверное, самое настоящее в повести – «мелкие» лирические подробности личной и общественной жизни персонажей. Копошащийся в грязи Николай Николаевич, не слыхавший ни проблеска ласки от родимых родителей и потому душой прикипевший к чужому – поганому, но смешному дядьке. Временная васина подруга Алина, у которой ничего в жизни не было и, похоже, уже не будет. И, наконец, сам Вася, который родную – единственную! – мать воспринимает, как некий неодушевленный предмет. И осознает свою оплошку лишь после того, как приключается с ним, как сказал бы один мой хороший друг-писатель, «настоящий катараксис». «Он стоял, нелепо разогнувшись, как у врача на обслушивании, дышал вбок и корягами своими задубелыми боязливо, боясь попортить, придерживал сухонький стручок материнского тела, слабо приткнувшийся к нему». Ей-богу, если б и подыскивал Геннадию Головину аналогию в отечественной прозе, то уж никак не в лице – при всем уважении – Виктора Ерофеева. Андрей Платонов – это, пожалуй, да.
Геннадий Николаевич Головин – один из самых удивительных и если не самый значительный, то уж точно наиболее незаурядный и выдающийся отечественный прозаик 80-90-х. он родился в Нью-Йорке в 1940 году, нно незадолго до конца войны семья переехала в Москву (обычно с русскими писателями происходит обратное). Окончил журфак МГУ, работал в прессе, на ТВ. Первые публикации и писательская известность пришли к нему довольно поздно – уже за сорок. Работал в жанре современной прозы, писал и исторические повести, детективы и даже фантастику. Был членом СП и редколлегии журнала «Юность». Выпустил несколько книг. В 2003 году Геннадий Головин скоропостижно скончался – тем же годом датирован его последний сборник. Казалось бы, таких, как он, литераторов у нас были сотни. Если не тысячи. А он, вот, такой оказался один.
Несмотря на то, что в последние 10 лет наши издатели как бы насмерть позабыли о Головине, лично знаю людей, которые упорно и тайно продолжают скупать его книги, постоянно сканируя все – реальное и виртуальное – букинистическое пространство бывшего СССР. И читая не так давно «Библиотекаря» Михаила Елизарова, буквально мурашами покрывался: а кого он, собственно, имел в виду под именем Дмитрия Громова? До смертельных поединков на хоккейных клюшках, молотках-стамесках, саперных лопатках и вязальных спицах у фанатов Головина дело пока не дошло, как и не начали они еще, насколько мне известно, объединятся в читальни и библиотеки, однако, кто знает, что будет дальше?
Число книг Геннадия Головина в свободном обращении стремительно сокращается, тот же «Озон» по данному запросу добросовестно выдает статус «Товар отсутствует» (последний из имевшихся в наличии сборников сам на днях заказал). На очереди – заброшенные склады вторсырья и запасники сельских книгохранилищ, по рассеянности или головотяпству до сих пор не пущенные на растопку или раскурку. А дальше?