Осень. За окном университетской Аудитории - деревья с тяжелыми, влажными кронами. Невыносимо прекрасные в этом буйстве красок, в своем безудержном и безнадежном увядании. Сумерки.
Новый преподаватель входит и включает свет. "Меня зовут Денис Александрович, я буду вести у вас курс истории декаданса". Так вот он какой. Правильные черты лица. Светлые волосы. Старый, конечно. Точно за тридцать. Но еще очень ничего. Нос тонок, даже слишком. Жесты отточенные, завершенные и выразительные. Красив, и это не комплимент, а констатация факта. Лицо становится вдохновенным и приковывает взгляды. Это не лекции - это театр одного актера. Тогда, на первой, он говорил о Бодлере. Потом будут истории Верлена и Рембо, Оскара Уайльда, Зинаиды Гиппиус, Михаила Кузмина...
Она влюбилась бесповоротно. Студентка и преподаватель. Страсть и соперничество. Ревность и нежность.

«Свобода приходит нагая» – писал еще один бенефициант Серебряного века В. Хлебников, века, который автор проекта «Филфак» избрал(а) идейным полем сюжета.
Роман, анонсированный как любовно-эротический, на глазах превращается в роман воспитания: сексуальная свобода и состоятельность – примета гражданственности – вывод, к которому приходишь неизбежно. Мысль не новая, но актуализировать ее сегодня – симптоматично, по крайней мере, так кажется автору.
Сюжет: любовный треугольник на фоне «свинцовых мерзостей режима». Ролевой треугольник: учитель–ученик–равный. Денис Александрович Князев, филолог и писатель в двух лицах (второе – Олег Верховский, альтер эго автора) – девушка Женя и юный неоязычник-нацбол Никита. Женя, не найдя духовной и телесной гармонии с равным, поддается на искушение интеллектуально-просветительскими тренингами, они же эротические инициации, Дениса Князева и становится его соавтором по роману (персоналии: Бодлер, Верлен–Рембо, Уайльд, Мережковский и Кузмин).
Этот филологический блок, впрочем, – самая скучная часть романа – спайка современной истории, страстей, партнерства и фрондерства и гомоэротические хроники не читаются как единое целое. Временные параллели несколько искусственны. Можно вспомнить быковскую «Орфографию», где швов нет вообще, а современность реалий 1918 года очевидна. Разница в классе налицо.
Обратимся к двум ключевым дискурсам романа. Первый – собственно эротический: «Его рука легла на волосы на лобке, палец погрузился в теплые объятия половых губ… Кожа сползла с вершины холмика и приоткрыла мягкую гладкую ягоду, уже чуть влажную». Анахроническая языковая избыточность оркеструет все многочисленные эпизоды близости героев, что резко контрастирует со вторым, социально-политическим дискурсом: «Мы ходим по ресторанам, путешествуем, эстетствуем, пьем французское вино. А у нас под боком убивают. Это другая страна – грязная, черная, вымазанная нефтью, смешанная с кровью».
Борьба за свободы, политические и гражданские, вырастает из побед на фронтах сексуальном и художественном (роман), где у героев нет шор, норм и запретов. Денис Князев силится стать вторым Баяном Ширяновым и Сорокиным, чьи книги сжигает на площадях путинюгенд и сии акции демонстрирует RTVI и комментирует «Эхо Москвы».
Эстет-филолог, сексуальный мессия волей-неволей вовлечен в революционно-правовую борьбу в духе Захара Прилепина за освобождение Никиты-отрока, теперь узника совести.
Несмотря на оппозиционно-смелые эскапады в адрес путиновидения, кровавого режима и необходимые меры по борьбе с оным, даже из эмиграции (тема Лондона как Мекки свободомыслия) роман вызывает смешанные чувства… Смешанные – потому, что коктейль из крови, спермы и абсента пить трудно. Да и не хочется. Но таков рецепт автора от социальной лоботомии. Лучше, чем ничего?
Очевидно поэтому освобожденный Никита на последней странице романа приобретает облагороженный поведенческий код – «Нежно и галантно, как никогда раньше, поцеловал ей руку».
Опыт тюрьмы плюс опыт просвещения цивилизуют! Теперь хоть в Лондон, хоть на баррикады, а то и в писатели-беллетристы! Боремся, однако?!